[Книга] Искусство и политика Марка Шагала


Шагал М. Об искусстве и культуре / Под ред. Б. Харшава. — М.: Текст, 2009. — 320 с. — (Чейсовская коллекция). — 3500 экз.

Недавно мне в руки попала эта книга Марка Шагала. Она называется «Об искусстве и культуре». Это перевод одноименного английского сборника статей художника. Редактором сборника является известный специалист по Шагалу, автор его тысячестраничной биографии, Бенджамин Харшав. Вышедшая два года назад, она, однако, не привлекла к себе большого внимания. Это при том, что литературы о Шагале на русском языке не так много, учитывая, что это одна из центральных фигур ранней советской культуры, да и вообще, как говорил один из его исследователей, «художник из России». Книга получилась немного странная. В основном из-за своей уж совсем навязчивой зацикленности на теме «еврейства» Шагала. Но, что радует, к этой тематике книжка не сводится.

Шагал был писателем. Не крупным, немножко поверхностным, но писателем интересным и легким. Главной его книгой является «Моя жизнь», написанная в 1922 году по-русски. В ней он описывает свой путь со времени своего детства и до эмиграции из РСФСР. Книга вышла по-французски в 1931, оригинал был утерян. Перевели её уже с французского после краха СССР. Вполне характерная для художника со столь проблематичной идентичностью история. Дело в том, что культурная среда Шагала — мир ныне ушедший. Еврейская культура на идише со своими великими поэтами, писателями, театральными режиссерами и художниками сегодня практически не обновляется. Именно к ней принадлежит Марк Шагал, её он отразил в своих картинах и в своих текстах.

«Об искусстве и культуре» это сборник более теоретических и...политических текстов Шагала. Текстов разных периодов его жизни. Текстов об искусстве в самом широком смысле. По большей части, эти тексты (а это выступления, статьи, воспоминания) имеют дело с этическими проблемами культуры. То есть, с проблемой того, как должен вести себя художник в переломные моменты истории. Таких моментов Шагал видел много, в некоторых участвовал сам.

Начинается подборка двумя выступлениями Шагала времен Октябрьской революции. Шагал, как бы не пытались этого скрыть или заретушировать авторы комментариев, всегда склонялся к левым политическим взглядам, неоднократно участвовал в разных левых инициативах. С большим энтузиазмом принялся он и за культурную работу в родном Витебске и затем в Москве после революции. Забавно читать Шагала, призывающего к созданию «пролетарского искусства» — нового искусства для нового общества.

Потом Париж, где Шагал пишет и говорит о роли национального (в данном случае еврейского) в искусстве. Идея «еврейского искусства» интригует Шагала, привлекает его, но что-то все-таки заставляет его держать дистанцию. Этническая принадлежность Марка Шагала не может отменить для него культурной принадлежности к России и Франции. Судя по всему, именно в этом ключ к сложности и противоречивости текстов Шагала этого периода, да и в целом тоже.
Тон Шагала меняется к концу 30-х. Здесь уже слышны ноты вполне отчетливой боязни за «нас». Отсюда и более отчетливый сионизм и призывы к самозащите евреев. Нужно отметить, что Шагал сохраняет общий гуманистический настрой, не срываясь, как сделали некоторые еврейские интеллектуалы, к националистическим крайностям. Он участвует в борьбе за мир, который нужен всем, а не только «его» народу.

Завершается книга поздними текстами Шагала. Тут статьи об отдельных видах искусства, поэзии, политики. Универсальные темы переплетаются с еврейскими мотивами. Привлекает внимание блестящая лекция «Искусство и жизнь», работа очень важная для понимания взглядов Шагала по общеэстетическим вопросам.

Каков статус этих текстов? Он значителен. Теоретик Марк Шагал не столь интересен сам по себе, но эти тексты добавляют что-то существенное к его искусству. Они дают нам ощущение биения его сердца, остроты его чувства и разума. От его же «еврейства», которое в книге иногда уж слишком педалируется, можно вполне абстрагироваться. Размышляя о «еврейском искусстве» Шагал говорит и об искусстве в целом. Размышляя о проблемах еврейских иммигрантов в США, он говорит о политике вообще. Шагал не пример ангажированного художника, но пример человека, который понимал искусство как и этическую ценность в том числе.

[On View] Праздника не получилось: выставка Анни Лейбовиц в Эрмитаже

В Эрмитаже открылась выставка Анни Лейбовиц «Жизнь фотографа». Потенциально самая яркая выставка года обернулась провалом. Низкое качество экспозиции попросту «убили» фотографии автора.
Annie Leibovitz  Susan at the House on Hedges Lane, 1988. Photograph © Annie Leibovitz.
Говоря в целом, худшая выставка Эрмитажа за годы. Худшая потому, что не соответствует уровню музея, отвратительно обращается с материалом, расположена в совершенно неподходящих залах. Она явно сделана нехотя и без души.
Начинается (или заканчивается, в зависимости от того, откуда зайти) все с зала, где довольно нелепо вывешены «контрольные отпечатки» Лейбовиц. Начало, честно сказать, «за упокой». Какие-то смешные фотографии семьи Лейбовиц, бессмысленные пейзажи,  просто «фотки». Мало того, что сам прием избитый и скучный, так и сделано это все неудачно— наклеено на всю стену, от пола до верха. Даже «насладиться» этими обрывками не дают: нужно нагибаться или задирать голову.
В основной части нас проводят по галерее портретов, которые Лейбовиц делала для известных журналов. Есть и наиболее известные — беременная Деми Мур и Синди Кроуфорд, снятая в духе Ботичелли. Это классическая Лейбовиц. Относительно новые тоже есть, в частности, снимки Скарлетт Йоханссон, Джулианны Мур, Брэда Питта, Мэтью Барни многих других «топовых» знаменитостей. Работы сами по себе очень сильные, иногда блестящие. Хотя они несут все-таки отпечаток своей социальной функции. Это так или иначе развлечение, не более того. В них нет глубины, проникновения в характеры, какой-то большой «художественности». Это доведенная до предела коммерческая фотография, мастеровитая и яркая, но очень четко укладывающаяся в эти рамки, и оттого довольно пустая.
Annie Leibovitz Monument Valley, 1993. Photograph © Annie Leibovitz
Большие портреты перемешаны с маленькими фотографиями семьи фотографа, детей, её обнаженных автопортретов. Они даются группами по несколько штук и обычно отражают какой-то эпизод из жизни Анни Лейбовиц. Как фотография это слабые вещи. Они, правда, не лишены некоторой теплоты и даже привлекают внимание, как всегда привлекает внимание частная жизнь известного творческого человека. Лейбовиц предстает здесь странноватой, но очень любящей матерью, домохозяйкой, другом. Основных тем здест две: дети и Сьюзен Зонтаг. С последней у Лейбовиц был длительный роман, первых сильно любит и фотографирует ныне. Частная сфера в рамках «Жизни фотографа» сопоставляется с областью публичного. Чего этим сопоставлением хотят добиться авторы и сама Лейбовиц не понятно.  На стыке личных снимков фотографа и «парадных» образов звезд политики и культуры никакого эффекта не возникает. Сопоставление работает вхолостую. Может быть отчасти и по причине плохой организации выставки, драмы из жизни Анни Лейбовиц не выходит (хотя в ней и есть драматичные моменты, вроде фотографий умирающего отца и его свежевырытой могилы). У Нэн Голдин был драматизм, у Ларри Кларка тоже, а драматизм жизни Лейбовиц остался за рамками выставки, какие бы интимные моменты на ней не представлялись. Так или иначе, это история успеха, а она на поверку оказывается довольно скучной. Хельмут Ньютон именно этим мотивировал тот факт, что довел свою автобиографию только до первых крупных заказов — дальше читать не интересно. На выставке «Жизнь фотографа», в этом смысле, тоже скучновато.
Annie Leibovitz Susan Sontag, 1994. Photograph © Annie Leibovitz
Идея выставки принадлежит самой Лейбовиц. Она уже несколько лет возит её по Америке и Европе, выпустила каталог. Проект наверняка коммерчески успешный, но сути дела это не меняет. С точки зрения серьезной музейной работы, это несколько слабовато. Как бы ей не хотелось создать «человеческий документ» из своей жизни и своих журнальных снимков — ничего не выходит. 
P.S.
Напоследок о самом плохом. Помещения очень неудачные. Для такого рода выставки они не подходят. Стены, на которых раньше висела старинная живопись, отдали под фотографии группы White Stripes, Джорджа Буша, Джонни Деппа и тому подобных персонажей. Выглядит неубедительно. Особенно плохо выставка смотрится на фоне воспоминаний об огромном успехе Эрмитажа с Мэпплторпом несколько лет назад. Тогда белые специально выстроенные стены прекрасно подчеркивали серебряную и платиновую печать Мэпплторпа. Был сделан хороший свет. Тут же — зеленые  стены с подтеками и слишком много бликов от окна и ламп, иногда рассмотреть ничего нельзя. В одном месте (в первом зале) фотографии висят на мерзких тряпочных стендах, на ужасном коричневом фоне, как будто мы попали в мелкий краеведческий музей.